Ещё раз вспомним Женю

Собираясь перевести WMR в WMZ, зашёл сначала на сайт www.bestchange.ru - это мониторинг обменных пунктов. Надо же знать, где самый выгодный курс.

Вкусно поесть любят везде, и неплохо полистать кулинарные книги разных народов. Рецепты приготовления блюд на украинском языке предлагает сайт "Приготуй!", очень интересный и содержательный.

Вот такие ссылки - скачать книги бесплатно - люблю держать под рукой. Спасибо библиотекарям Беларуси!
_______________

Итак, с повестью "Вспомни Женю" мы разделались. А знаете, как-то жалко расставаться с детскими воспоминаниями. Вот что я сделаю. Выложу читателям хотя бы одну главу целиком, а не обрывочками в машинописную страницу. Пожалуй, как раз ту главу, которая дала название всей повестушке.

Вспомни Женю

- Вот Женю ты должен помнить.
- Почему это? Какую ещё Женю? - Тоболов строптивился, а зря - ведь не кого-нибудь, его хотели утешить. Он, правда, об этом не догадывался.
- Как же ты не помнишь? Я тебе показывал фотографию.
- Ну да, а я все фотографии помню. Мало я их насмотрелся.
- Я тебе сейчас ещё раз покажу, лучше будет понятно.
- А жена?
- Что жена?
- Она же у тебя все фотографии...
- Нет, это фотография групповая, нашей группы на первом курсе. Её-то за что? Она её даже хранит. Ну, говорит, и сосунок ты был.
Пахтусов пошёл рыться в семейный альбом - на гардеробе стояла картонная коробка, где свалены фото. Взлез на стул, а Тоболов из-за стола его подбадривал:
- Да брось ты, обойдёмся!
- Нет, я сейчас.
- Вот она, - Пахтусов сунул-таки фотку другу под нос, а сам застенчиво склонился из-за его плеча, чтобы пальцем указать, кто где. Тоболов симрился.
- На переднем плане? - спросил он.
- Да нет, это просто пижонство. Сам понимаешь, первый курс, а тут какой-то калымщик: на память не желаете? Конечно, желаем, и обязательно с трупом - медики ведь, не кто-нибудь, благо, как раз шла анатомия. Вот это я, узнаёшь?
- Вылитый ты.
- А вот Женя. Тут, правда, мелковато, но ничего.
- Угу.
- В неё-то я влюбился, но уже на втором курсе, да и то ближе к весенней сессии. На первом курсе у меня с другими были заботы, но, по-моему, я и тогда её уже замечал, не скажу, что слишком, но определённо. Группа у нас какая-то не такая - девчонки, возможно, ничего, но как-то не в моём вкусе, одна Женя. А на кого-то надо смотреть на занятиях, ты как считаешь? - вот я всё и старался быть к ней поближе. Тут на фотографии не очень, а она была очень ничего: узкоплечая, с тонкой талией, малюсенькие груди.
- Что-то не замечал: разве у тебя такой вкус?
- Да, а ты замечал, что у женщин бывают замечательные спины? Иногда баба корова коровой, а спина, Бог ты мой, может, и внушительная спина, а всё равно кажется: если покрепче обнять, сломаешь. Вот у Жени очень подходящая спина, особенно как стоит чуть впереди в хрустящем халатике, такую спину таку и хочется осторожно обнять и беречь. Руки у неё были совсем уж тонкие, в прозрачной бледной коже, только я тебе, как специалист, скажу: такая кожа как раз толстая, а прозрачной только кажется. Цвет ровный, синевы не видать, потому что сосуды глубоко, не это важно. Важно, что хотелось девчонку жалеть. Но вот при всей истончённости, худосочности выше пояса, а таз у Жени был очень тяжёлый...
- А!
- ... под кофточкой какой-то беззащитный намёк на тело, ни одной кофточки не видел, чтоб сидела в обтяжку, слегка только на груди оттопыривалась, а вот юбка, широкие юбки она носила, все покатости и округлости просто обливала, чувствовалось: широкая кость и хорошие мяса. Я потом как-то думал: легко ей рожать будет, хорошо бы с ней ребят нарожать, но такая мысль плохо вязалась с верхней половиной тела, а с нижней вязалась, туту ничего не скажешь, контраст привлекательный. И лицо. Нет, что лицо? А! Лицо у ней соответствовало нижней половине тела.
- Представляю.
- Ты пакость какую-нито представляешь, а ведь совсем наоборот. Лицо у неё очень милое: нос довольно приличный по размерам и с тупым кончиком, серые глаза, да и не совсем серые, а бледные и прозрачные, лоб высокий, а волосы, волосы тоже бесцветные, светло-русые и пушистые, и вот пушистость им и добавляла бесцветности, вроде бы даже блондинистости. Я всё это тебе говорю, а ведь не в деталях дело, а в их подгонке. Знаешь, что всё это сбивало вместе и так сбивало, что лицо получалось милое? Выраженье, что ли? Красок в лице почти никаких, болезненное лицо, а ведь не скажешь, что болезненное. Наверно, потому, что неподвижное. Мимика очень бедная, а отсюда удивительное спокойствие лица, такая безмятежная ясность, глуповатость, пожалуй. Почему и говорю, что лицо отвечало заднице: задочек, как у хорошей кобылки, и лицо недалёкой самочки, а что не было в нём крови с молоком, так ещё лучше. Смотришь на такое лицо, и такая в тебе смесь примитивного влечения и глубокой нежности...
- Вот бы ты ей эти комплименты высказал, а?
- А что ты хочешь? За три семестра, пока её разглядывал - просто потому, что не на кого больше смотреть, я много чего рассмотрел. А потом всё из головы и вылетело. Как в голове всё утряслось, помнишь, с Ниной и Тонечкой? - так всё и вылетело: и зад перестал замечать, и глуповатость, всё перестал, только ещё больше на неё пялился.
Может, и наоборот. Может, потому всё и утряслось, что смотрел-смотрел и высмотрел. Короче, началась такого рода катавасия, что по выходным и по вечерам мне становилось муторно, не хватало рассматриванья. А, может, вот точно не помню, может, просто пришла пора опять влюбиться - у людей девочки, а у меня? Но уж влюбился на славу. Заметь, смотреть-то я на неё смотрел, и она, конечно, замечала, но дружны мы не были нисколько, даже меньше, чем с безразличными мне другими девчонками группы. Так, парой слов за день перекинешься - и всё. Зато смотрел, а потом конец и этой игре в гляделки. Конец получился такой: как-то в воскресенье, по-моему, апрель? - ну да, тепло уже, ребята и девчонки у неё гостили, а в понедельник очень веселились, рассказывали, как отличился Лёнька Комаров. Отличился он попросту: посреди стола литровая банка варенья, и её надо передать Жениной мамаше - собиралась разложить им в розеточки. Лёнька взялся за банку, причём ближе к основанию, и таким плавным жестом понёс её одной рукой над столом. Несёт, центр тяжести сместился, банка стала клониться, Лёнька её из руки не выпускает. В общем, банка перевернулась окончательно, всё варенье на свежей скатерти, а Лёнька держит банку за донышко над всем этим килограммом варенья, словно ждёт, когда стекут на стол последние капли. Во время этого рассказа, сам-то я в гостях не был, я и почувствовал, что конец. Сам пойми: первое дело - зависть, и зависть страшной силы. Почему не был в гостях у Жени, почему не я опрокинул банку? Ведь точно, что после этого казуса Лёньке там уделяли повывшенное внимание, чтоб не расстраивался, а я поставил себя на его место и думаю: как здорово, мне бы Женино вниманье! Потом, на его-то место я себя поставил, потом думаю: со стыда бы сгорел. И, понимаешь, стыд меня одолел, вместо него, смех! А дальше думаю: нет, я бы так не сделал, я бы так ловко эту баночку передал, что все бы изумились. Вот и подумай: чему же изумляться, кабы я её не опрокинул? А я так восторженно мечтаю, как все заохают: а! не опрокинул, какой молодец. После этого случая и конец рассматриванью, меня детский страх охватил: заметят, что рассматриваю, и подумают что-нибудь не то - влюбился, дескать. А что я этого испугался, а полтора года не пугался, это о чём-то говорит? Ну, плюс обида, что меня не пригласили опрокинуть банку. Пусть Женя видит, что я не очень-то...
- Вот она! А я-то думаю! - Тоболову, пока Пахтусов рассказывал о варенье, захотелось конфитюру. Вторую ложку он помнил, куда дел, под газету. Поднял газету, а там и первая.
- Слушай? Ты слушать будешь?
- Я слушаю. "Пусть видит, что я не очень-то". А ты говоришь.
- Тут всё и началось. Наверно, надо было дальше рассматривать, и ничего б. Впрочем, как надо? Как раз не надо - жалеть не приходится. Всё-таки очень резко перестал рассматривать, украдкой только посматривал, а, когда не смотришь, что? - идеализируешь. Я очень даже начал Женю идеализировать, ну, не то что идеализировать, а, чем больше заставлял себя не смотреть, тем больше о ней думал. И думы пошли уже не такие: над детьми с ней поработать. Нет, и они, но больше другие, слюнтяйского характера. Говорю: слюнтяйского характера, - но для понту говорю. Какого там слюнтяйского, наоборот, вспомнишь такие думы, и хорошо. Вот фразочка, встречал? - уснул с именем любимой на устах. Каково?
Тоболов зареготал, чтобы показать, какую реакцию вызывают у него подобные фразы.
- Ну, верно. Идиотская фраза. Попробуй усни с именем любимой. А что? - я пробовал. Не то что бы пробовал, а как завалишься в постель, ничто не отвлекает, вот и лезет в голову: сегодня на оперативной хирургии она на меня посмотрела и поросила кохер. Как посмотрела и ка попросила? Может, она догадывается? А, если догадывается, что можно вывести из того, что она попросила кохер? Дальше всё переходит к тому, что она именно догадывается и кохер попросила именно у меня в том смысле, что я ей не безразличен. Я ей не безразличен, ага, значит, идём рука об руку туда-сюда, и пошло. Но ещё не всё. Нарисуешь себе множество великолепных картин, но думаешь: попросила. Но если просто взяла и попросила как постороннего - вот, подвернулся ей первым? Тогда что? Ничего, значит? В общем, сон к едрене Фене, что бы ни думал: хоть то, хоть это. Уснёшь, конечно, а когда? - когда мозги сами переключатся на что-нибудь спокойное. И ведь интересно: все эти детские томленья, как ты с кем-нибудь лежишь и за какое место держишь, фантастические бывали томленья. Но вот Женя ни в каких томленьях не фигурировала, то есть, фигурировать перестала. Во ты, стал бы ты о жене рассказывать, что у ней как и чем она тебе доставляет удовольствие? Наверно, что похожее и сработало: физиология отошла куда-то на задний план, нежности навалом, а о теле почти не думаешь, будто постороннему интимные секреты собираешься открывать. Зато уж больно утомительно, пока она рядом. Каникулы подошли, стало полегче, но какое странное лето: и Женя далеко, а ни за кем не приударил. Хранил верность, и как хранил? Я тебе скажу: даже шарахался от девчонок, чтобы, упаси Бог, глаз мой не соблазнил меня. Вру, конечно. Шарахаться не шарахался, а вот какие-то подозрения (или опасения?) были. Препотешно, должно, было наблюдать, как в разговорах с прекрасным полом я хранил верность: а вот фигу вам, думаю, не заманите, Коля Пахтусов себе на уме. Глупое лето, сплошь одни воспоминания о том, чего не было: как меня Женя любила. А что? Провериться не проверишься, вот и готово, поверил, что всё именно так. Не то что бы поверил, а что-то вроде. Долгожданное первое сентября поэтому получилось для меня отвратным в смысле тяжёлым. Вольно там или невольно, а себя подготовил. К чему? Не в объятья же мои ей бросаться? Но почти к чему-то такому, а на деле вышло, что она меня и не заметила. Опять пошла та же свистопляска: тут украдкой посомтришь, там со всех сторон обсосёшь какое-нибудь её слово, к чему бы она его сказала. Одно различие: тут уж мне потребовался наперсник, выразить там свои восторги или поплакаться в жилетку. Наперсника нашёл, соседа по общаге Лёньку Комарова, из-за варенья, пожалуй, ну да, вниманьем Жени был отмечен, а это какой плюс, стал изводить своими признаньями. Вообще-то не знаю, какой толк в таких признаньях. Или уж выход такой, чтоб не перегреться? Когда ко мне с такими признаньями лезли, я скучал, Лёнька, наверно, тоже, но он очень хорошо держался и выступал с советами: что ты, понимаешь, бесишься, так и взбеситься можно, а толку? Ты ей скажи, и всё. Легко сказать "скажи", а как скажешь, когда сказать невозможно. Когда и где? Нет никаких условий. И всё же случай подвернулся, только сказал не я, а она. Положи ты, к чёрту, эти ложки! Неужели не надоело?
- Мешают они тебе?
- Ничего не мешают, а что ты ими скребёшь? У меня прямо зубы ломит.
- А! А я вот терпеть не могу, когда визжат пальцем по стеклу. Знаешь, какое состоянье? Послушай...
- Иди ты со своим состояньем! Я же рассказываю?
- Да рассказывай, это я так, кстати уж.
- Рассказывай тут, когда перебивают. Ты не перебивай. Я уж забыл, о чём речь, - Пахтусов не кокетничал, забывать тоже не забывал, и рассказывать ему хотелось, но эпизод, подлежащий рассказу, вызывал некоторое сопротивление. - Да, сама и сказала, а случай подвернулся сказочный. Тут ухмыляться нечего, вспомни-как сам что-нибудь такое. Никак не можешь к девушке подвалить, потому что чего подваливать? - каждый день видишься, что и мешает: всё на своих местах, и, если подвалишь, нарушается порядок. К незнакомой гораздо легче подвалить. Потому и случай, когда вдруг возможность, он, конечно, сказочный. Всё очень хорошо обернулось: дело к сессии, а у меня по микробиологии отработка, что-то там пропустил, вот и отрабатывай - зачёт-то нужен. И у Жени отработка, и на один вечер попали. Из нашей группы никого. Как отработку скинули, вместе вышли. "Ты куда, на метро?" "Ага". "Я тоже". И что нет никого, а мы одни и идём рука об руку, в общем, мы рождены, чтоб сказку сделать былью, прямо картина из моих мечтаний. Слыхал анекдот? Вышел мужик из тюрьмы, солнышко сияет, пташки поют, какой-то малыш на лужайке цветочки нюхает. Хорошо у мужика на душе стало, подошёл к пацанёнку, ласково положил руку на головку и спрашивает: "Балдеешь, падла?"
- А ты знаешь, да ты, наверно, знаешь? Про пятнадцать лет. Как их спрашивают, кому сколько лет?
- Да знаю, погоди ты с анекдотами. Я к тому, что иду и именно балдею. Балдею в том смысле, что мне исключительно хорошо, а отому, что хорошо, балдею и ничего не соображаю. Только помню, что бессмысленная такая улыбка на морде, у меня, понятно. Женя, даже когда улыбалась, как-то почти не улыбалась. Помнишь, говорил? - мимика бедная. А я прямо сияю: надо же, вместе! Докатили до Сокола, ей там с метро на трамвай, а мне-то уж давно пора выйти, а я докатил, и огромный подъём чувствую: провожаю! Я! Женю! Неужели ей не понятно?
Всё ей понятно, а я всё провожаю, значит, всё отлично, если позволяет провожать: я ей нравлюсь. Вышли на улицу, она спрашивает: "Тебе теперь куда?" Как, то есть, куда? Смотрю на неё, ничего не отвечаю. "А мне, - говорит, - на трамвай. До свиданья". "Почему "до свиданья"? Я провожу". "Не надо меня дальше провожать". Спокойно очень говорит, я же говорил, очень спокойная была. И тут меня обалденье несколько отпустило, но не совсем, всё ещё сияю, но, вроде, вполнакала. Как же! - сейчас расстанемся, и жди теперь до завтра. Да ведь это не всё. Посмотрела на меня и добавляет: "Никогда меня, Саша, больше не провожай". Вот тебе и раз! Представляешь, с каких вершин я покатился? Я не говорил? - фамилия у неё была на "ский", Влодавская. Вот из-за фамилии, а лицо у неё, помнишь, ясное и холодное, кто-то в группе и назвал её ясновельможной. Раз или два, не привилось прозвище, но мне понравилось, и я его помнил, холода в нём не чувствовал, высокомерия какого-нибудь, не в прозвище, конечно, а в ней самой. А тут именно холодно и высокомерно, даже не думая, что надо бы както смягчить: "Никогда больше". То балдел, а теперь отупенье, но какое? - всё ясно вижу, что вокруг, всё отпечатывается, как на фото, а думать - нет, ничего не думаю, только вижу: раздрызганный снег на панели, небо какое-то неприятное, низкое, хоть и подсвеченное городом, а всё равно тёмное, снежинки одна к другой прилипшие с него сыплются, а, главное, лицо Жени - до того холодное, что снежинки на нём не тают. Промяукал что-то и обратно в метро. Еду в общагу, и так тошно:всё бы отдал, чтоб не было никаких проводов - не провожал бы, и всё при мне осталось. А сейчас? Конечно, есть же у человека самолюбие. А за что её любить-то, думаю, что в ней хорошего? О внешности её, помнишь, рассказывал? Начал детали перебирать, да ещё как! Сложить - карикатура. Да плохо. Карикатуру складываю, а вижу: плохо, на самом-то деле не то, на самом деле никаких карикатур. Во всяком случае, на следующий день держался так, словно и не провожал. Куда! Словно первый раз вообще её вижу и совсем не замечаю. Держаться держался, а всё сочинял ей эпистолу, недели три, наверно, сочинял, где только черновиков не писал, один вон даже в атласе, прочитать?
Пахтусов снял с полки анатомический атлас, полистал, нашёл на сто сорок восьмой странице стёршиеся карандашные строчки.
- Хорошо тебе, - сказал Тоболов. - С иллюстрациями рассказываешь. Знал бы я, с собой привёз. У меня, думаешь, иллюстраций нет?
- А что ты думаешь? - всё-таки детство. Хоть что-нибудь от него оставить. Вот, слушай: "Извини, Женя, это последний раз. Больше надоедать не буду. Самому нехорошо, потому что прекрасно понимаю: не за что, но я тебя люблю. Я довольно убедительно докаал себе, что не люблю тебя, но стоит тебя увидеть, и всё идёт насмарку. Надо отдать мне должное: я неуклюже пытался тебе понравиться. Больше пытаться не буду. Сейчас мне просто хочется кое-что объяснить. Всё-таки, любой человек - то, что о нём думают. Мне и хотелось бы, чтобы ты думала обо мне не слишком плохо. Хотя, возможно, ты обо мне вообще не думаешь? Пусть так. Как-нибудь вечером я позвоню тебе и скажу: "Добрый вечер, любимая", - а ты даже не подойдёшь к телефону". Прелесть, какой идиотизм, а? Кстати, телефона своего она мне никогда не давала, а всё ж таки он у меня был в книжечке. Раскроешь блокнотик, а он тут, смотришь на цифры и словно какие права на Женю получаешь. А черновичёк-то не первый, смотри-ка, всё вылизано. И почти что угроза "больше не буду надоедать", и мысли-то, мысли - глубина! Точно, никак не отпускала меня Женя, вот что хреново. Если б немного отпустила, а? - ведь добился бы, а так нет, разве добьёшься? Слишком много для меня её слова значили. Сказала "больше никогда", вот и никогда, даже боялся: вдруг заметит, что я не успокоился или там что-то пытаюсь, и решит, что не уважаю её приказ? Нет, я ждал, когда она сама своё решение отменит. Что ты! Как ждал! А Женя, наверно, удивлялась, как здорово я послушался, ведь и украдкой на неё смотреть перестал. Тяжело, а что поделаешь? Девчонка, вроде, начала иногда поглядывать на меня с удивленьем. Как так? Быстро это он. Что у ней, самолюбия не было? Было. Тут бы и поменьше мне страданий, а взяться за дело, а я всё ждал. Глупо, а, может, и нет. Может, всё домыслы, а ей было наплевать, очень может быть. Ну, всё утряслось, всё ушло. После института, года через четыре, случайно встретил её в Москве, в первой градской, не помню, за каким чёртом туда ездил. "Боже мой! Саша! Ну, как ты, где, как живёшь? Возмужал!" Вот, я за собой заметил: когда спрашивают, как жизнь, отвечаю, а сам никогда не спрашиваю, в голову не приходит. Эгоизм? У неё тоже ничего не спросил, но тут дело другое. Хоть всё и кончилось и давно спокойно, а вот не хотелось услышать, что она замужем и с кем-то детей делает. Хоть и что мне теперь, а всё ж. На вид тогда не изменилась нисколько, а разве так бывает? - они же быстро стареют. Ну, стареть ей ещё рано, но обабиться должна была? Конечно, обабилась, но, видать, я её внешность как-то скорректировал, словно все эти годы она рядом была и бабилась на глазах, незаметно.